То есть так чесались – я передать не могу. Что-то я там ее спрашивала, что-то она там отвечала, я ничего не слышала; мы уж привыкли, когда надо, вести программу на автомате, делать заинтересованные лица и изображать необыкновенный интерес и пристальное внимание, когда гость попадается бессмысленный и неинтересный, а уже всё, поздняк метаться. Ничего я не слышала, а только думала: под каким бы предлогом ее исследовать?.. «Ой, Валентина Александровна, на вас муха села!» или «Ай, ай, из вас там, кажется, скрытнохоботник выползает!» Или так невзначай положить ей на голову что-нибудь весом грамм на триста, посмотреть, спружинит или провалится? Она рассказывает нам про какую-то там человечность и культуру, а я думаю: что бы на триста грамм подобрать такое? Чашку с блюдцем? Или туфлю снять?
Как сквозь тяжелый сон слышу, что сенатор чирикает про женственность и красоту, а сама прикидываю: вот она пойдет после записи в гримерку, а по дороге-то темно, и кабели толстые поперек пола протянуты. Обычно мы говорим: осторожно, не споткнитесь! тут кабели! А вот не сказать ей про кабели, она споткнется, а я ее подхвачу: ой, Валентина Александровна!.. – а сама за волосы ее хвать! Будто бы в темноте промахнулась. Ну, немножко попортится женственность, но зато воссияет Истина!
Или вообще головой стукнется. Можно ей лед к голове тогда приложить, или траумелем смазать шишку, я буду в первых рядах. Или даже прооперировать придется. Чур, я буду при операции присутствовать. Наркоз ведь дадут? – тут можно и выяснить, как оно там у нее растет. Если оно не парик, что вряд ли.
Не знаю, как я выдержала час записи. Как не бросилась и не вцепилась. И после записи тоже. Как дала сенатору уйти. Не знаю. Только сила воли. Только она. Но напряжение непереносимое. Вот сейчас рассказала, и полегчало немножко.
А Совету Федерации каково? Как вы думаете, как они там государством управляют? Тропическим нашим лесом с араукариями, колдунами и райскими птицами? Утверждают безумные законы, придуманные полоумными парламентариями? Как можно чем-то управлять и не думать ежеминутно про голову Валентины Александровны?
Вот поэтому у нас все вот так.
Выйти в люди
Я редко выхожу из дома: делать снаружи совершенно нечего. Ну, разве что в ресторан какой сходить с милым другом, но это ж совсем другое.
Но иногда приходится, и каждый такой выход, каждый визит в присутственное заведение или магазин обязательно вознаграждается какой-нибудь закавыкой, разговором каким-нибудь или просто нескучной странностью. Скучно не бывает.
Замечаешь, например, краем глаза объявление: «Магазин “Все для шитья” переехал в магазин “Ткани”». После идешь и пять минут размышляешь: ну, наконец-то! А что ж они раньше думали?..
Сегодня поехала сдавать налоговую декларацию. На трамвае. На турникете при входе были напечатаны стихи:
Отметила высокий неснижаемый уровень производственной поэзии; задумалась об авторе: где он? кто он? какое на нем пальто? сильно ли пьющий? О чем мечтал, когда был мальчиком? Какие еще строки принадлежат его перу? Не заметила, как доехала до налоговой.
Я пугаюсь всех этих насекомых словечек – ОКАТО, ОКПО и ЕГРЮЛ-ЕГРИП, но, слава богу, обошлось, все в порядке, только здесь напишите 77, а вот тут 5. Нет, не здесь! здесь пишется 3. И надо сделать ксерокопию вот этой странички.
– Так сделайте, – говорю.
– На первом этаже мы не делаем, – говорит девушка.
– Так сделайте на втором.
– Так туда вам нельзя.
– А вы почему не можете сходить?
– А мы в окнах сидим.
………..
– И что делать?
– А вот дорогу перейдите, там магазин, и слева в нем копии делают.
Перебежала дорогу (перехода-зебры там нет, так что шанс быть перееханной немалый). Из-под колес грузовиков и троллейбусов выскакивали и другие налогоплательщики; многих, думаю, недосчитаются к 15 июля, последнему сроку сдачи деклараций.
Слева в магазине была оборудована конура, в которой сидел старикан повышенной веселости; а как же ему не веселиться, если он за один листочек ксерокопии берет 20 рублей. Девушка передо мной восемь листочков копировала. Квитанций нет, так что всё в карман старикану и его смотрящему. Не буду подозревать налоговую, будто она в доле. Не буду.
Перебежала назад, все было прекрасно и вежливо. Квитанцию мне, правда, выписали на Нину Никитичну, но это у операционистки был приступ фрейдизма. Это, как она пояснила, оттого, что так ее свекровь зовут, и вот надо бы ей позвонить, а она все откладывает. Я с пониманием. У самой свекровь была.
Следующим учреждением была почта.
На почте была небольшая очередь, создавшаяся, как я поняла за полчаса стояния, оттого, что четыре почтовые женщины не могли найти ни с первого, ни со второго, ни с третьего раза письма и посылки, за которыми пришли тихие, терпеливые граждане. Неудивительно. Я сама пришла с двумя извещениями, одно из них было на простую бандероль, другое на заказную. На одной моя фамилия было Толстова, на другой – Толстых. Естественно, это оказалась одна и та же посылка, и паспорт на мою природную фамилию совершенно устроил работников почты и ничуть их не возмутил. На одном из извещений было написано от руки: «желтый пакет наверху лежит». Это вот помогло. А то до сих пор бы я там стояла. А некоторые женщины получали один конверт, а за другим, – говорили им, – приходите завтра, найти не можем. И, понимающе кивнув, пенсионеры уходили. Тихо шелестя ногами. В апрельскую метель.
Пока мы беззвучно, как в Мавзолей к Ильичу, стояли в небольшом пространстве почтового закута, с улицы вошел напористый румяный дядька: «Вы тут стоите? нет? тогда дайте я!» – и полез, отодвигая шесть человек. Мы пробудились и превратились в стальную щетину, воспетую поэтом. Не пропустили.
– Мы стоим в очереди!
– Да потому что вот и всё так в нашей стране! – обиделся непропущенный.
– Зачем, страна как страна, а ваше хамство – это ваша частная проблема, – отвечала ему очередь. Я порадовалась. Все же дух в народе не сломлен.
И последним пунктом посещения был поганый «Перекресток». Ну, он-то никогда не подведет, там всегда что-нибудь такое, такое вот что-нибудь! И сегодня судьба пожелала закольцевать мой маршрут стихами. В трамвае я была «Достойным Гражданином», поганый же «Перекресток» обратился ко мне стихами Блока.
На упаковке печенья «Блажь с клюквой», на торце, было начертано: «Сотри случайные черты, и ты увидишь: мир прекрасен!»
И в общем, Александр Александрович был, как всегда, совершенно прав!
Мир прекрасен.
Коротыш
Меня тут в Сан-Себастьяне просветили: разница между испанцами и басками состоит в том, что испанцы на пляже лежат. А баски стоят или ходят туда-сюда. Это объясняет странность здешних пляжей: сначала ты идешь к океану, стараясь не наступать на лица, а потом расталкиваешь толпу локтями. А в воде разница, видимо, стирается.
Ни те, ни другие не говорят ни по-английски, ни даже по-французски, хотя до Франции отсюда можно запросто доплюнуть, если, конечно, слюны накопить и поднапрячься. Так что непонятно, как тут договариваться. Понятно, что в сфере ресторанной можно объясниться на английском, такое уж это дело, turismo. Но шаг в сторону – все. Наступает глухота паучья.
Мою хозяйку тут зовут Консепсьон, что по-испански значит Зачатие. Судя по фамилии, она баска. По-английски кое-как говорит и понимает, если медленно. Должна была встретить меня у входа в дом с ключами. Стою как дура с чемоданами – никого. Позвонить ей не могу: номер ее телефона в компьютере, компьютер хочет вай-фая, в одном отеле его нет, в другом нет, в третьем есть, но в обмен на чашку кофе, то есть я сиди и жди, а она там без меня придет и увидит, что клиента нет. Наконец, соединилась, звоню: